Наталья Рубанова — писатель, драматург // критик, литагент //литературный консультант, преподаватель литературного письма, редактор. Лауреат Премии НГ-«Нонконформизм», Премии журнала «Юность», Премии им. Тургенева, Премии им. Хемингуэя. Лауреат «Литодрамы», финалист конкурса драматургов «Действующие лица», лондонского фестиваля монопьес «SOLO» и пр. Автор книг «Москва по понедельникам» (Узорочье, 2000), «Коллекция нефункциональных мужчин» (Лимбус Пресс, 2005), «Люди сверху, люди снизу» (Время, 2008), «Сперматозоиды» (Эксмо, 2013), «Карлсон, танцующий фламенко» (Лимбус Пресс, 2021). Автор-составитель подцензурного сборника новелл «Я в Лиссабоне. Не одна» (Астрель СПб-2014; AGC, Торонто-2020) и др. Публикации в журналах «Знамя», «Урал», «Новый мир», «Новый Свет», «Крещатик», «LiteraruS», «Перемены», «Топос», «Вечерняя Москва» и др. Избранная проза переведена на английский (WWB, ANMLY, Eleven-Eleven). Постоянный автор «НГ-Ex Libris». Шеф-редактор издательского импринта «Литературное бюро Натальи Рубановой» (в рамках проекта «Издательские Решения»). В Союзе российских писателей с 2002 года.
[Посадить детку, или Пропишу навсегда!]
тема и вариации
А вот и Софуля: все, все её Софулей зовут — сдуру-то и ведётся. Вот и сейчас — явилась не запылилась в скуренный пролетарничек — ночка-ноль:ноль, повернись к деточке лесом!
Зацените ядовитые туфельки тридцать восьмого да добавьте полразмера сверх — ни много ни мало, аккурат. Сверкают — блест-блист, блест-блист: тут-то и свисту! — ножки-рюмочки: над стопой узэнько, могло б поболе, коль сразу — эко вширь! «В обтяг, в обтяг, в самый обтяг чулки! Надо-чтоб-жэнственно! Нравятся чулки мои? Правда ж, я в них стройней? Нет, ну они ж правда меня х у д я т? Я всё беру только в Г…» — название поп-бутичка опускаем, глаза опускаем, руки опускаем для баланса: раскрасневшееся, лоснящееся лицо Софули пахнет улицей — как и плащик со стразками, как и сумка с золотой фиксой на ручке, как и бодрое красное мини, обнажающее непрестанно голодную, безвольную мясистую плоть: да по щелчку-с.
Шопчик с тучной вывеской «ГламурЪ», где покупает Софуля шмотки из тонких цветных тканек, — предмет еженощного её вожделения: жаль лишь, зарплатка не позволяет прикупить то — и это. Ан вот блестящий чёрный костюм с форменной жабкой-розой, прикреплённой к воротнику-шеееду, таки увёл бюджет. «Это дизайнерская! Дизайнерская вещь! Крута-ая!» — морг-морг Софуля речничками: объясняет дизайн экс-школьной гетерке, но та, дамка породистая, отводит очки — Эксша-то здесь проездом, тройка ночей, можно и потерпеть: главное не поддерживать… Софуля пыхтит, втягивает брюшко, раз-и, расправляет приваренные за плечи — больно как! — крылышки. «Правда, красиво?» Эксша говорит: завтра рано и, вставив незаметно беруши, удаляется в чужаси Софули. Ан сон не в ладонь: «Во что превратилась? Самая красивая в классе…» — и Софуля тут же показывает. Тут же показывает, во что превратилась-то — вбегает в комнатку со смартфоном, ржёт-не-может: «Кстати, ты в чём сейчас? — В автобусе. — Круто… нежно снимаю с тебя автобус…» Ей впрямь смешно, анекдот — и только.
Мягкотелое, склонное к полноте, питающее иллюзии по поводу былых красот, существо: чудом побеждённая булимия — впрочем, не до конца, не до конца… как и алкопристрастие: признаться себе в том сложно — на работку выезжать всё ещё удаётся, зачем же кусать локоток, пока пареный казачок темечко не прищучил? «Пака! Пака жьяреный пиитух в жьёоппу ни кльйуннулл!» — белозубо-беззлобно поправляет стенографирующего афроамериканец Ганджу, пробавляющийся московитской житухой уж пять креплёных годков: он изучает идиомы, сленг, пословицы, поговорки и прочую дребедень. Диссертабельность темы — говорит и показывает страна — заключается, на наш взгляд, прежде всего в развитии мотивов, отзеркаливающих «загадочную русскую душу» с точки зрения иной коннотационной ментальности, в дискурсе… — тут же отбивка: это Софуле неинтересно, как неинтересно и то, что Ганджу намерен вступить в брак с прежним бойфрендом аккурат первого июня: Сан-Франциско, штат Калифорния — «что тебе надобно, старче?». А то: Софуле бык-тупогуб надобен. «Тупогубенький бычок» — подхватывает белозубый афро-, но не Софулю — она в таких штуках не дока: зато может отличить вкус одной семенной жидкости от другой — на спор, с завязанными глазами, когда их — двое: «У быка была бела тупа губа», да, не от одного — так от другого? Олэй-олэй! «Сперматозоиды» этой вашей Натали Рубановой — просто роман-с-камнем, изволит шутить Ганджу, и исчезает в американских радугах [1].
Но «мены», как пэтэушно обозначает Софуля известные дни, неизменно приходят. «Мены — они как часы, пляха-муха… ходят и ходят… Опять двадцать пять!» — сокрушается Софуля, глядя на календарик с обведёнными в кружок «25» — и обводит красным очередной дублик. «Я точно, точно должна была залететь! Я… Я…» — ан сего точно не случается последних лет двадцать пять, и Софуля крайне расстраивается: ещё чуть-чуть, какие-то несколько годков — и не выродить ни ужа уже, ни ежа, вставляет свои пять монет пресловутый афроамериканец (он знает русский!); лечиться же «от того», как-то батюшка кому-то сказал, не пристало.
Софуля и не смеет: мамка-то не велит! — обложила молитвословами, забыла, как в хвост и в гриву д о ч у р у гоняла — ради чего? Институт, кривда, Софуле — что корове седло: сыроварни манагер и сыров командир! Всё, что нужно для ща — единение живчика с «ovum»: вагина гентата, Матка Боска, prosti… Слёзная железа, спящая аккурат под свежевыкрашенной бровкой (жёсткий чёрный на дряблеющей коже), начинает усиленно работать. Софуля рыдает, Софуля достаёт из нижнего ящика бутылку: там, чуть дальше, ещё пара («купи три по цене двух») — ну а пока… Пока Софуля пьёт да закатывает глаза, то и дело косясь на бумажную иконку, поддерживаемую, чтоб не упала, сигаретной пачкой — с одной стороны, и коробочкой с вагинальными таблетками (названия не видно) — с другой. Пока Софуля раскачивается из стороны в сторону — впрочем, недолго, — её блуждающий взгляд натыкается на телефон, и тот, о чудо — звонит. «Не он!» — вздыхает она, с трудом понимая, кого именно имела в виду. Вьюноша ли это Золотой Дождь, пытавшийся узнать в постели её отчество? Арарат ли, привозящий неизменные хризантемки и скучное шампанское?.. Марат? Саша? Толик? Назим? С ним-то и застукала её Эксша — как раз перед отъездом в синий свой Питер: просто зашла на кухню, а та-ам!..
«Ну как ты, подруга?» — слышит Софуля дежурное и всё сильнее ревёт: «Я так устала… Устала так! Я хочу… маленького… своего хочу… ребёночка-а!» — ночь, затемнение, а утром: сыр-масляный офис, где просиживает Софуля вечно влажные трусики с тоненькими кружавчиками, встречает радостно. Без Софули и план — не план, без Софули никто — никуда! Софуля — звезда комнатушки, каждый хочет потрогать её за грудь, каждый готов ущипнуть за пятую точку — Софуля и рада: каков спрос! Но не сегодня… Сегодня «мены» — и выходные без секса («потерянные»). Софуля звонит клиентам, Софуля ищет потенциального папу: Софуля занята делом всей жизни! И Дело № *** находится — клиент всегда прав! Клиент «забивает стрелку», клиент покупает суши и водку, клиент оплачивает такси… Куннилингус по-белгородски, но что Софуле до «типа изысков»? Софуле нужна сперма, Софуля вырывается, Софуля хочет живую куклу, что Софуле мужчины! Сподручное средство… И клиент ретируется — клиент всегда прав. Даже когда не даёт сперму.
Софуля смотрит в потолок — совсем недавно её едва не придушили: «чуть-чуть», конечно же, не считается, «чуть-чуть» не изменит её траектории! Софуле не привыкать, Софуля накладывает на лицо боевой узор и идёт на охоту — пошленькая «дизайнерская» роза на пиджачке интереса персоне её, впрочем, не добавляет: кавалер отправляет домой живёхонько — ему скучно, скучно с Софулей, а вот Софулька «запала»… Что ж, дома она вновь берётся за штопор да звонит подружкам: всё ей фон, всё ей шум нужен! Знать не знает Софуля о личном пространстве, квартирантку пускает — вторая-то комнатушка пылится: пусть денежек прибавляется, пусть на новые шпильки прибудет!.. Квартирантка ж от хозяюшки в шоке — раз в неделю «любимый» у той обновляется, ну а попса страшная (та, что Софулю радует) от хрюканья застенного не спасает, и вот девица уж спешно съезжает — тошнит от зефира, коим потчует пьяная в дым Софуля: «Маратик принёс! Вкусный, правда? Ах, как я хочу своего маленького! Как думаешь, мы с Маратиком — п а р а?..» Квартирантка молчит, квартирантка смотрит на чемоданы, Софуля ж, кто б мог подумать, ни с того ни с сего ляпает — родить для неё предлагает: «А что? Будем жить вместе, воспитаем… Тебе за квартиру платить не надо… Роди мне, а? Роди мне кого-нибудь!.. Не могу одна!.. Пропишу тебя, хочешь?.. Хочешь ты прописку московскую или нет?..» — на самом интересном месте квартирантка отшатывается, а собачьи глаза Софули увлажняются, золотыми звёздами в снег по-постмодернистски катятся: «Но почему, почему-у? Мы воспитаем… Мальчика или девочку… Какая разница… Роди, пропишу!.. Пропишу навсегда!»
[1] Наталья Рубанова, роман «Сперматозоиды» (Эксмо, 2013).
